Иконописная мастерская Анны Калининой

вернуться к оглавлению


Правило веры

Думаю, теперь, когда боль утраты немного утихла, мне захотелось записать то, что осталось в памяти о нашем драгоценном батюшке отце Иоанне (Крестьянкине).

Казалось, что никогда не забудутся встречи с ним, никогда не погаснет лампадка любви в душе, им зажжённая. Но время уносит детали воспоминаний, многие и грустные и весёлые моменты канули в вечность, но уют и тишина его кельи, его оконце в братском корпусе и торопливые радостные шаги по коридору остались со мной навсегда...

В 1986 году, после школы, я попала в Московский Данилов монастырь, в трапезную для религиозных рабочих. Смело скажу - эти рабочие были цветом общества - поэты, художники, учёные, диссиденты, артисты - уверовавшие и пришедшие восстанавливать Данилов монастырь... Я им варила обеды, а они опекали меня, приносили воду и накрывали на стол.

За два года до Данилова монастыря, ещё учась в школе, я часто бывала в Вильнюсе, в Свято-Духовом монастыре. Как-то раз один очень молодой, духовный и милый иеромонах этого монастыря рассказал, что своего духовника он узнал сразу, в первую минуту, и я непременно своего узнаю только взглянув на него. «Вот увидишь», - сказал он мне, - сердце подскажет тебе твоего духовного отца, это как любовь с первого взгляда!».

Я была так впечатлена его рассказом, что когда увидела духовника этого монаха, красивого высокого пожилого архимандрита, решила, что должно быть это и мой духовник тоже! Я сразу попросилась к нему в духовные чада и была торжественно усыновлена.

Я считала себя духовным чадом этого замечательного священника из Вильнюса. Но отношения не очень сложились, постепенно я стала отдаляться и стала всё реже и реже приезжать…


...Лил беспросветный дождь. Данилов монастырь, похожий на одну строительную площадку, стоял холодный и серый. Он весь утопал в мокрой вязкой глине, мы передвигались по досточкам, лежащим в размокшей грязи.

В строительной бытовке, в тепле, пили чай мои друзья: эти трое молодых мужчин станут в будущем известными игуменами и архимандритами, а пока они были лишь разнорабочими, с горячей верой пришедшими строить Данилов.

Я пришла попрощаться, собралась в Псково–Печерский монастырь в Псковской области. Слава Тимофеев сказал, что я обязательно должна повидать о. Иоанна Крестьянкина.
"Но как, если я даже не знаю ,как он выглядит?"
"Ты сразу его узнаешь, он на доктора Айболита похож - в очках, в шарф замотан. Выйдешь из Михайловского после службы и подождешь, он побежит в братский корпус по ступеням вниз, быстренький такой, сразу узнаешь…»,- сказал он.

Печеры были под первым ноябрьским снежком, замерзшие лужи припорошены, скользко. Вдали слышны гулкие удары топора. В воздухе запах дымка. Я стояла, продрогшая до нитки, за Михайловским собором, среди заиндевелых деревьев, в странной тишине, мучаясь вопросом, узнаю ли я старца, что я ему скажу, по какому вопросу сюда приехала и зачем. Праздное любопытство не красит богобоязненную девицу…

И вдруг слышу шаги - бежит батюшка, прямо на меня, совершенно один, по снежной скользкой дорожке, а вокруг - ни души...

Это он, конечно, конечно он, я сразу его узнала! Его невозможно ни с кем спутать, не узнать - таких больше нет - со своей торопливой походкой, в очёчках, закутанный в чёрный шарф, чтобы не надышаться морозным воздухом, полный любви и радости…

…И я поняла, что с этих пор моё сердце принадлежит ему безвозвратно…


Я благословляюсь и говорю: «Батюшка, мне надо с Вами поговорить»…Он берёт меня под руку и говорит: « Ну пойдём, поговорим, а то тут очень холодно.» И вот мы уже бежим дальше вниз, по ступеням, я едва поспеваю за ним, да ещё какая-то бабка семенит за нами, на ходу пытаясь что то втолковать отцу Иоанну...

Принял он меня внизу, в комнатке у проходной, слева с диванчиком и маленькой лампадкой перед старинной иконой. Принял самой последней. За окном спустилась глухая морозная ночь… Я выслушала много тяжелых историй, я удивлённо смотрела как роняли слёзы бородатые мужчины, как, стараясь впитать каждое слово, внимали ему молодые люди, как батюшка, обнимая, выслушивал смертельно больную вдову, как радостно-нежно он целовал маленькую девочку, замотанную в большой белый пуховой платок… Временами он назидательно поглядывал на меня, мол, видишь, каково другим, какие беды бывают…, а ты что?..

Совсем поздно. Монастырские ворота, наверное, уже закрыли. Если учесть то, что мы после утренней службы, то времени прошло не мало. И, наконец, он занялся мной. Долго шептались мы при мерцании лампады, как много было пролито слёз батюшке в плечо. Грустно было ему видеть такую юную душу и такую потерянную в жизни, после советской школы, без помощи, без стержня и опоры в этом мире. Мы беседовали около трёх часов...

Как я понимаю теперь, всю свою жизнь батюшка пытался вдохнуть в нас жизненные силы, радость о Господе Христе, укрепляя в вере, прививая понятие о духовности, которого у большинства из нас не было в семьях. Как часто он говорил: «Ты такая молодая, а скорбишь и унываешь, а мне столько лет, а я всё порхаю как будто над землёй, от радости, как трёхлетний младенец». И, наконец, он сказал: «Теперь ты со мной, и не бойся ничего больше! Но хоть ты и длинноногий аистёнок, но ты ещё бутон».

Я ответила, что волнуюсь, как быть с другим духовником, он сказал: «Не переживай, духовных браков нам расторгать не нужно, развенчиваться не нужно, просто будешь приезжать ко мне»…Но я всё спрашивала и не унималась: «Так Вы возьмёте меня в духовные чада?». А он только молчал и молчал. Я не понимала тогда, что это не договорами решается, а чем-то совсем иным, чем-то или Кем-то... В тот день к ночи я шла к поезду уже совсем другим человеком. Как говорил владыка Антоний Сурожский, «духовный отец - это тот, кто родил тебя к новой, к духовной жизни».


Старец старался многое вложить в нас, он как бы хотел возвысить нас над житейскими трудностями, научая жить Богом и Духом. Но я никогда не поддавалась - то устала, то тот или этот косо посмотрел, капризы неудовольствия, взаимоотношения с московским духовником, у которого я исповедовалась, - как правило, всё это я привозила к нему. Бывало, сидела, и первые минуты только плакала от избытка чувств. А он поцелует в головку и успокаивает, как младенца. Нельзя осуждать, что мы искали этого тепла, люди всё-таки беспомощны и одиноки.

Он говорил, что духовник не для игр даётся Богом - приласкал, оттолкнул, - а для того, чтобы привить нам понятие духовности. Писал он мне в ответ на очередное письмо: «Сейчас для всех православных христиан дни Крестной Пасхи, смерть при дверях, Голгофа предстоит Господу, а твоё сердце чем занято, а ты о чём толкуешь? Скорби свои настоящие и выдуманные терпи, твой крест за тебя никто не понесёт, никакой духовник, даже самый лучший, ни я, ни Даже Сам Господь Бог, а облегчатся несение креста только воплем о помощи к Господу! Ты, так одаренная милостями Божиями, капризничаешь и совершенно не умеешь быть благодарной».

Говорит как-то мне о Иоанн: «Да кто ж это тебя, тебя такую хрупкую, додумался благословить в трапезную?! Кому же такое в голову то пришло, надо же додуматься! Это же тяжелейшее послушание, с твоим здоровьем это просто абсурд, надо придумать что-то новое, вот что только?» Разволновался даже старец…

Я ему выложила свою сокровенную мечту, до этого как-то не решалась: «Батюшка, я ведь художественную школу закончила, я мечтаю иконы писать, кажется, я готова, но боюсь….». Как тут он обрадовался, воодушевился! «Ура», – говорит – «Да, это оно, это оно! Наконец-то мы нашли, нашли!!!» Благословил меня своим наперсным крестом, и не раз, и не два, а в разговоре, как вспомнит про это, благословляет снова и снова, и так до конца разговора.

«От иконки-миниатюры, до иконостаса пиши и пиши! На св. горке работает о. Зенон, тебя ему представим…» В тот раз он сходил в трапезную и принёс мне мешок еды на дорогу, ах, чего там только не было! Свежий монастырский хлеб, масло, варёная картошка… Время тогда было не очень сытное, и это было большим утешением. По молитвам его сразу так быстро всё завертелось, что вскоре я начала писать иконы. И учителя нашлись и заказы...


Как-то я совсем изнемогла, у меня держалась повышенная температура, почти год, врачи измучились обследовать меня, я же просто таяла. Сказала батюшке про эту беду, прося облегчения в соблюдении поста, он сказал среду и пятницу держать неуклонно, а остальное время нарушать, но только через покаяние, не забывать каяться. «А вообще», - говорит, - «мы с тобой практически здоровые люди!» Отправил к Марии Ефимовне, говорит, «начнёшь пить её гомеопатию, через неделю всё пройдёт». И правда ведь, через неделю всё прошло!

Иконками батюшка всегда благословлял: «Вот тебе твой князь Даниил любимый, вот Анна Кашинская твоя, вот святой Алипий - твой иконописец, а вот святой Спиридон, который квартирным вопросом занимается, ему молитесь на счёт квартиры!».

Вот удивительный случай проявления мощи батюшкиных молитв. Я поступила в Строгановку на отделение металла, потому что было проще поступить на это отделение. Я с трудом проучилась год и поняла, что металл - это не моё, и надумала переводиться на реставрацию. Я уже иконы писала, чувствовала и понимала предмет. Но дело это, при всей видимости простоты, оказалось нереальным. Раз в месяц меня вызывали на комиссии и просмотры, изматывали все нервы и под конец заявляли, что студенты так хорошо писать не могут. Я приехала к о.Иоанну. Он приступил сразу к делу: когда, где, в какое время следующий просмотр, благословил, помазал, сказал, что всё будет хорошо и отправил восвояси.

Я пришла на просмотр с мамой, работ было много, она помогала мне. Строгановка была на военном положении, к нам ехал министр образования, и, конечно, о просмотре речи быть не могло. Все деканы стояли по струнке у входа в волнительном подобострастии. Мы остановились в фойе в нерешительности - вдруг распахнулась дверь и стремительно вошел министр, но прямиком к моей маме…
- Здравствуй, - говорит он и радостно протягивает ей руку.
-Ах! - восклицает мама - это же мой любимый декан!
- Как поживаешь?
Мама сориентировалась и говорит: «Да вот дочь никак не может перевестись на другое отделение. Он отвечает:
- Ну, к сожалению, это не в моей компетенции, это внутренние дела института. Лучше расскажи, как ты живешь, Ира Белянова, выпуск 1964года, отличный диплом, гордость всего института!...

Это оказался мамин декан из Менделеевки Ягодин, который в то время был министром образования. Взял он её под руку и стал гулять с ней, разговаривая «за жизнь», по коридору, туда и обратно, на глазах у ректора и всего деканата. На следующее утро приказ о моём переводе был подписан, краски и планшеты были перенесены на факультет реставрации… «Так почему, - спросила я, - перевели-то без просмотра?!» «Ну, знаешь ли, твоя же мама в хороших отношениях с самим министром…».

Мы часто приезжали с мамой в Печеры, он относился к ней внимательно, в самом начале велел все силы бросить на уход за стареньким дедом: «Это совсем не долго будет, будьте с ним поласковее…». Я не понимала почему это так важно: сидит дед себе, поскрипывает в своем кресле, ворчит иногда, не болеет, слава Богу, нам бы так в 94-е года… Это у нас проблем невпроворот. А тут вдруг все в семье заболели обычным гриппом, а он его не перенёс, его не стало…

К батюшке приезжал молодой человек с отцом, батюшка смеялся: «Сегодня приму отца, и сына, и мать, и дочь…» За католических усопших родственников церковно молиться строго не разрешал, а вот келейно - пожалуйста, на здоровье, сколько угодно...

Я дружила с двумя удивительными православными американками русского происхождения, Варварой и Елизаветой, они около 6-ти месяцев жили в Москве по студенческому обмену. Принадлежали они Зарубежной Церкви, но молились у нас. Они знали все службы, псалтырь и акафисты наизусть. Было много чему у них поучиться, и они тоже были восхищены тем духовным подъёмом, который они обнаружили в России. Много мы паломничали по русским монастырям и святыням, ездили в Пюхтицы, в Ригу, ну и, конечно, в Печеры. По дороге туда я спряталась в ящике для чемоданов - то ли денег, то ли билетов не достали, - а Варвара заснула надо мной почти до утра, я не могла выбраться! Батюшка принял мою подругу на ходу возле келии, нездоровилось ему, но, поцеловав её в макушку, сказал: «Ну, хоть с этой всё в порядке! Радуйся, Варвара, Невеста Христова прекрасная!». Вскоре она ушла в монастырь и по сей день она там в постриге.

Вот и меня в 1989-ом году пригласили в Америку, но без батюшкиного благословения не поедешь! Посидела я у входа в братский корпус день-деньской, так старец и не принял, вышла Татьяна Сергеевна и говорит: «Ты что надумала! В Америку! Да не в жись не пустит никого он туда!» Устало я поплелась на Всенощную ( я почему-то какая-то дохлая была в юности, вечно без сил, в полуобморочном состоянии), сижу в углу на скамеечке, как вдруг переполох, на шестопсалмии за мной бегут - отец Иоанн зовёт Анечку на кафизмах. Прихожу, сзади на крылечке батюшка сидит один, послушники уважительно стоять поодаль, а батюшка меня ждёт. «Видишь, как любит тебя Господь. Пока кафизмы читают, могу поговорить», - сказал батюшка и вдруг, неожиданно: – «Ты что, в Америку собралась? Поезжай, отдохни! И вообще благословляется 1-2 раза в год ездить туда… отдыхать». Снабдил иконками и благословениями на дорогу. И денег вручил ... «на разведение».

Так получилось, что в Америке заказы на меня посыпались, я много заработала. А это в 1989-ом году, когда все вокруг бедствовали повально. Удивительно тогда было жить, как-то так легко устраивалось всё по его благословению. …А как я улетела без всяких шансов купить билет, и как всё складывалось там - чудеса, да и только…


Я остановилась в милейшей семье священника о. Георгия Ларина, отца моей подруги Варвары. Он мальчиком прислуживал у владыки Иоанна Максимовича, и благословение на священство получил от него. У подруги был ещё жив дедушка, кадетом 11 лет отступавший с боями с Белой армией, Ю.В Изместев. Мы часто гуляли с ним в парке, а он всё рассказывал и рассказывал… Меня знакомили с людьми-«осколками» белой эмиграции, бывшими генералами, с В.К Романовой, Владыкой Василием Родзянко и дргими. Мне сказочно повезло чуть-чуть, напоследок, захватить это поколение стариков, в них была жива боль ушедшей России, потерянной нами навсегда.

Я вспоминаю с благодарностью эти встречи, давно уже никого из них нет в живых, но каждый из этих людей коснулся слегка моей души и сделал мою жизнь несомненно богаче… Был и такой печально-смешной случай. Семья была близка к митрополиту Виталию, мы часто ужинали у него в Синоде и чудно проводили время. Митрополит был полон планов - предлагал выстроить иконописный скит в Канаде специально для меня… И вдруг вошёл в комнату катакомбный владыка Лазарь. Молодёжь сидела кружком и слушала душеспасительную беседу.

Катакомбный владыка Лазарь жалуется на свою тяжёлую катакомбную жизнь и жалуется также, как тяжело быть мучеником… Я скептически слушаю его, ведь для меня он совсем не мученик, я ведь сама из России. Он, видимо, не понял, что среди американских подростков могла затесаться девушка из России. Эх! Досадная оплошность, слишком много сказал! Как говориться, «белыми нитками шито» такое мученичество. Он встрепенулся, от неожиданности, когда подруга сказала, что я из Москвы.
- Духовник кто? - прищурившись, спросил он.
- о. Иоанн Крестьянкин, – ответила за меня Варвара.
- Да, не плохой батюшОк, не плохой, запуганный только очень после лагерей, отсидел десять лет в лагерях то, а теперь всего боится - с сарказмом сказал Лазарь.
Секунду я помедлила, выбирая, дать ли ему пощёчину, нахамить или…, но я просто встала и молча вышла. Никто ничего не понял, кроме него - он же понял всё.

Когда мы вернулись домой и легли спать, около трёх часов ночи в дом о.Георгия позвонил вл. Виталий, он кричал до хрипоты, накрученный до предела Лазарем, что в доме приютили злостную «сергианку», что она не терпит словес истины, что она приехала разлагать чистую православную зарубежную молодёжь. Скандал выдался на славу! О «сергианке» говорили все и везде, я собирала вещи, мы все плакали. Только её брат сказал: «Знаешь, ты для меня это ты, а Церковь - это Церковь». Чистейшая святая дружба почти детей разбивалась об этот ужасный барьер противостояния русских русским, православных православным. Как было горько и больно всё это… Но вот вмешалась энергичная матушка о. Георгия:
- Владыка, вы что там все с ума посходили?!. Она же ребёнок, я откормила её, отогрела, она приехала сюда прозрачная, теперь хоть на человека похожа! Она этой Декларации 1927-го года и в руках-то не держала и в глаза не видела! Оставьте её в покое, я никуда её не отпущу!». Страсти улеглись, и я осталась.

Когда я приехала в Печеры, помню, долго сидели в келлии с батюшкой, говорили о моём путешествии, а под конец он сказал:
- Запомни: самое-самое главное в жизни - это не предавать. Понимаешь, никого и ничего: ни убеждения, ни людей. Это очень важно, НЕ ПРЕДАВАТЬ. Даже несмотря на скандалы, которые потом получаются»… Он знал Духом, что произошло, хоть я и смолчала...

Много серьёзного рассказывал он тогда: как он был молодым студентом, в то смутное страшное время, и как все осуждал митрополита Сергия за его Декларацию, и он тоже был борим сомнениями. Как было ему видение, и видел он собор патриарший, не тот, что теперь, а другой… и шла там служба архирейская… и народу - яблоку негде было упасть, а весь храм был залит светом ,но не земным, а фаворским, и свет тот из алтаря шёл. Вдруг толпа перед ним начинает всё расступаться и расступаться, и видит: сам патриарх Сергий идёт весь в этом свете фаворском, подходит к батюшке, кладёт ему руки на плечи и говорит: «вот ты осуждаешь меня, Иоанн, а я ведь КАЮСЬ!» «Ну,- говорит мне о. Иоанн - и апостол Павел каялся и апостол Пётр. Не нам, не нам судить. А может и будет время, когда патриарха Сергия объявят святым, он сумел многое сделать для Церкви, в то время как безответственные слова Зарубежных иерарховвели нас на кровь, в лагеря и на муку. Ты знаешь, просто Зарубежная церковь никак не может правильно прочитать своё название ЗА рубежом нашей Родины она должна находиться, а теперь они Раскол пытаются учинить у нас, на Святой Руси, открывая свои приходы, и за это их иерархам большой грех!».


Когда восстанавливалась Оптина пустынь, я работала в реставрационной мастерской. Мы жили в домике, топили почти по чёрному, а то и вообще не топили, спали, не раздеваясь от холода, падая с ног от усталости. Открывался за храмом храм, реставрировали, писали, работали иногда сутками. Вл. Евлогий говорил: «живём одним днём, только бы день продержаться»… В монастыре и распри бывали, мы, мирские, переживали это всё, а о. И сказал: «вы пришли в Оптину не к людям, а к святыням монастыря, к могилкам старцев Оптинских, не вникайте в дела братии, волнения сии вас волновать не должны».

Был там один сильный духовник, он жил не в монастыре, а в селе неподалёку. Братия часто ездила к нему. Мой друг иеромонах сказал мне как то: «подавайся-ка ты, Аська, к о. Макарию в дух чада, мы все идём. А отец Иоанн далеко, болеет, всё труднее попадать к нему. А ты живёшь здесь, он доступен...».

Долго думала я: а ведь и правда - попадать к батюшке не легко, хоть иногда и письма приходили, и поздравления, даже периодически прорывалась к нему, не смотря на то, что Т. С. недолюбливала меня, эдакая экзальтированная девица, с буйными идеями приезжает, утомляет старца своими капризами. Я не осуждаю её, она берегла его, как могла, и, наверное, её заботами продлились его земные дни. Но при всём этом батюшка ощущался как-то рядом, все это помнят, это ощущение. Но я не понимала тогда этой связи. Решилась тоже податься к Оптинскому отцу, он воскликнул: «Ну, сдалась-таки наконец!» Но больше он меня никогда не видел, потому что в тот же миг я ощутила нечто неладное, нет Батюшки со мной, и всё тут, я туда, сюда, как-то не так мне, нехорошо.

Помчалась в Печеры. Батюшка идёт из трапезной с отцом Филаретом под ручку, толпа вокруг движется огромная, суета, всех он благословляет, а меня как будто не видит, до меня доходит и сквозь меня глядит, всех, кроме меня, благословил, а мне сказал так жестко: Вам не надо, Вы не беспризорные!» У меня слёзы брызнули из глаз, я чуть не кричу на весь коридор:
- Батюшка, простите меня, простите, я никогда больше не буду так делать!
о.Филарет в ужасе наблюдал всю эту сцену, насторожился: - Ты что, спятила совсем?!
А о. Иоанн растаял, по головке погладил:
- Вот видишь, какой это тебе полезный урок.
Благословил.

О. Филарет всегда был с тонким чувством юмора, весёлый, со сдержанной строгой терпимостью к приезжающим, но бывал иногда и суров, ведь огромным неудобством для братии было такое вечное скопление народа!


У отца Иоанна была какая-то неизмеримая нашими человеческими понятиями память, помнил он всё, не смотря на такое количество людей и совершенно разных судеб, через него проходящих. Так он мог сказать, например, «вопрос о вождении машины мы обсудили уже ранее», и начинает напоминать детали разговора, а это было 5 лет назад!

Как-то раз встречаю батюшку у колодца, идут три древние старушки, крепко взявшись за руки, тут я понимаю, что они слепые, только одна еле видит.
- Ах, какие красотки идут, - говорит он им, - ах вы мои милые и хорошие, и как это вас сюда таких красавиц занесло...
Услышали они эти добрые слова и давай плакать: - Мы крестилися сегодня, из дома престарелых мы, в монастырь помолиться идём, спотыкаемся, падаем, заблудились…
Обласкал он их, одарил, приголубил бедняжек, а потом говорит мне:
- Видела ты их, ну, где мне на всех силы взять? Ведь в нашем монастыре70 человек братии, а никому до этих старух никакого дела-то и нет, кроме отца Иоанна, а тут ещё и Аннушка ждёт..

Он всегда рассказывал, что его называли «дамским батюшкой в перчаточках», жалел он нас очень и понимал, он говорил: «Вы же чудо, в вас же жизнь рождается ,представь, чудо из чудес - новая жизнь». Супругу моему так сказал один раз: «Знаешь, что мать за своё дитя терпит, пока носит, рожает, нам с тобой в страшном сне не приснится, а потом до своей гробовой доски за него, за это дитя, у неё сердце болит! Так что прости, если есть за что, авансом, не суди слишком строго» ...Монах, столько лет живущий в монастыре, знал больше, чем порой многодетный отец знает .Как такое возможно?...


Как служил он - это отдельная история, не нам судить, мы только издали могли видеть его в алтаре, но давно для себя я решила, что это подлинное служение, - яркое, властное и внятное, необыкновенно возвышенное, становилось торжеством нашей православной веры.

Кто не бывал на Успении в Печорах, тот потерял очень много: дорожка из цветов, аромат от них, приподнятое настроение приезжающих, ожидание службы, крестный ход с иконой …Кажется, я до сих пор вдыхаю вечерний воздух монастыря после Всенощной, смешанный с запахом скошенной травы, цветов и дымка.
Мы стояли на пригорке у монастыря, вдруг подходит Т. С., очень добрая:
- Куда же ты пропала, Анечка? А то батюшка всё спрашивает меня, что-то давно Аннушки не видно… Признавайся, говорит, не было ли чего…
- Нет, просто проблемы были серьёзные, требующие совета…
Приходить велела поскорей.

…Был у меня свой секрет, как к отцу Иоанну попасть - перед поездом я старалась заехать на могилку к блаженной Матронушке, на Даниловское кладбище. Просить её проводить к батюшке. Если не успевала, то попасть не удавалось, была такая закономерность. Позже супруг перед поездкой в Печоры сердился:
- Какое кладбище!? Мы на поезд опаздываем!
А у могилки стих и заплакал, с тех пор мы вместе на кладбище заезжали...

Старец всегда говорил, что у меня есть два пути: как замужество, так и монашество. Говорил, что по апостолу «лучше оставаться так же, как я, то есть в чистоте, а не то мне вас жаль, ибо будете иметь скорби по плоти. И ты будешь иметь. И тебя мне будет очень, очень жаль». Так что я, конечно, делала попытки уйти в монастырь. Один раз написала прошение в Пюхтицы, очень уж полюбила матушку Варвару. Она мне сказала: «Твои рученьки нам очень и очень пригодятся!». Меня отпустили домой за вещами, и я, конечно, по дороге в Печеры заехала, через Тарту. Как рассердился о. Иоанн, не передать в словах, ведь батюшка мог быть и очень суровым… Своеволием я его вывела из себя и очень расстроила, но в конце он смягчился и сказал:
- Куда же я пущу тебя в монастырь, когда монастырей то сейчас и нет. Смотри, была у меня тут игумения Шамординская. Я её увидел и говорю: не нужно вам каждый день ночные службы делать, мы в мужском монастыре и то только 3 раза в году служим ночью, а на следующий день все как пьяненькие ходим, а у вас монахини молоденькие, не окрепшие, не здоровое всё это. А она мне, священнику в иерейской хиротонии 50 лет!, говорит: «да не вмешивайся, отец, я сама все знаю!».


C замужеством у меня вопрос остро не стоял, мне предлагали руку и сердце периодически. Иногда я привозила претендентов на показ к старцу.
- Этот староват, этому рано, у этого исполнительный лист с алиментами, а вот когда оба молодые, чистые, Господь счастье даёт. Был у меня ухажёр из бывших послушников, очень напористый, про него отец Иоанн сказал, что не советует связывать свою жизнь с человеком, пришедшим в монастырь с желанием посвятить себя и жизнь свою Богу, что добра от таких отношений ждать не приходится.

Появился у меня друг Лёня, мне нравился он тем, что мы как бы происходили из похожих семей, оба художники, православные, на многие вещи смотрели одинаково, вкусы совпадали во многом, очень яркий человек, красивый, нравился он мне очень. Но он вёл себя непонятно, я даже не могла угадать, какие у него настроения. Видимо, предугадывая сложность моего характера, он не мог решиться ни на что.

Мы часто ссорились, и ссоры эти я ужасно переживала. Как-то говорю отцу Иоанну:
- Не хочу больше с этим молодым человеком общаться.
А он:
- Нет, подожди, этого из синодика не вычёркиваем.
Я говорю:
- Да нет, он хороший, просто надоело.
- Ну Да! Хороший! Хороший, когда спит зубами к стенке и …не храпит к тому же…!
Ласково очень так сказал, шутя.

Тут мы с Лёнечкой опять поругались в дым по поводу творчества о. Зенона. Поругались в гостях, у совсем посторонних людей! Разговаривать перестали, и вдруг начали встречаться в самых разных непредсказуемых местах на улицах Москвы, 7 раз за 5дней! А под конец рассмеялись. Вскоре он сделал мне предложение, чем просто меня огорошил. Симпатии симпатиями, а что такое замужество я представляла опосредованно, и, оказалось, была совсем к такому повороту дела не готова. Но я согласилась, подумала, может отец Иоанн ещё и не благословит, или велит подождать, потянем время… и успокоилась.

В Печеры приехали за благословением, я остановилась у Тани Драй, очень близкой батюшкиной духовной дочери, она милый и потрясающий человек, заволновалась, такие события! Подбадривая, проводила до самой батюшкиной двери в келию, постучались. Тут выходит Т. С. и говорит: «Да, да, это тот, которого, мы имели ввиду, он так и понял». Лёня, оказывается, уже письма передал! Шустрый такой оказался! Я очень ждала, что батюшка примет нас, всё-таки такой шаг серьёзный. К вечеру вышла Т. С. с венчальными свечами, с двумя иконками, с двумя письмами и с благословением на брак: «Батюшка тебе ещё сказал, была моя, а теперь Леонида!».

…Так легко батюшка меня отдал! Даже не видя жениха, не испытав, не приняв нас, не наставив, не познакомившись, а ещё написал, что паре лучше окормляться у одного духовника, и советовал приглядеться к духовнику мужа! Я горько плакала.

Но в моей голове довольно быстро родился другой план, если уж и нужен один духовник, то будет это только наш батюшка, про что я очень решительно отцу Иоанну и написала. Я поняла, что он отказаться от меня просто так не сможет, допустим, как ребёнка невозможно выбросить на улицу. Вот такая дерзость…

Принял он нас уже после свадебного путешествия в Пушкинские Горы и Печоры, и очень торопил нас домой. Мы, вернувшись, поняли почему - нас начисто обокрали. Так же украли бесценную древнюю родовую печать… Меня в то время сильно волновал вопрос родословной, батюшка как-то сам заговорил: «все мы в прошлом князья да графья, а теперь мы все мещане во дворянстве! Так что тут нечем гордиться. Вот я, например, Крестьянкин сын дворянкн!!»


Отцу Леониду очень повезло, он сумел приблизиться к старцу, когда доступ к нему становился всё труднее. Отец Иоанн вскоре его полюбил, понимая ,что он личность крупномасштабная, старался вложить в него как можно больше, видя очень благодатную почву.Он как бы торопился, понимая, что времени остаётся не много… Как будущему священнику о. Леониду очень важно было впитать батюшкину благодать, в период становления правильную духовность, от человека, принявшего её через неразрывную цепочку от прежних великих людей. Он всё-таки успел заложить в него правильный здоровый внутренний фундамент и через личную беседу, и через сослужение.

Отец Иоанн - это живое правило веры среди нас. И как нуждались в нём молодые священники, говорить не приходится. Он как мог тормозил возложение на отца Леонида иерейской хиротонии по молодому возрасту, настаивая на полной внутренней готовности к такому тяжелому кресту, не смотря на давление священноначалия, тем самым он дал возможность насладиться ему диаконским служением, которое он называл Радостным. Также всеми силами пытался задать нам и правильные ориентиры в семейной жизни, говоря про Малую Церковь…

На Успение я приехала на 8 месяцев, в положении, с одной монахиней, и остановилась в гостинице на Рижской. Гостиничная докладывает отцу эконому: «Тут две матушки приехали, одна настоящая, а другая, извините, беременная матушка, им нужна хорошая комната». Тут о. Филарет взорвался:
- Ты что мать, ты соображаешь, что вообще говоришь то?!…
- Да нет, от диакона матушка беременная.
- Господи, ну так бы и говорила, я уж испугался!
С интересом он выглянул на улицу и, увидав меня, разочарованно протянул:
«А, это ты…».

Родился первый Иван… Когда Ивану было 10 месяцев, батюшка, увидев его, сказал: «а вот и Ванечка пожаловал». Был яркий весенний жаркий день Светлой седмицы. Иван спал в коляске в тени, а мы ждали отца Иоанна после службы. Когда он появился, я всё смотрела на него из толпы: он был радостный, пасхальный и весёлый… Но как постарел… Приветствовал всех: «Христос Воскресе!», благословлял на ходу… Потом мы долго гуляли с маленьким на Св. горке. Всё цвело кругом, благоухало. Так хотелось запечатлеть навеки в душе эти минуты, которые будут потом согревать и пробуждать к духовной жизни на многие годы…

Позже нас приняли ради мальчика. Батюшка спел «Христос Воскресе!» и на последнем «Во истину Воскресе!» обращался только к малышу, который был у меня на руках, спиной ко мне, лицом к батюшке, маленький, улыбался и смеялся ему, и тянул ручки. Батюшка растрогался, и Т. С. тоже умилилась, как Иван «пожирал» дорого батюшку глазами. о. Иоанн говорит:
- Смотрите, вот ведь, мой соименник, какой хороший!

Рассказал притчу про спящего Спасителя. И много нам про Ивана рассказывал, в частности, сказал: «не посылайте его в Англию учиться, а то потеряете сына». В 95-ом году мы еле-еле сводили концы с концами, и, если честно, вопрос об отправлении десятимесячного сыночка на обучение за рубеж никогда не поднимался! Мы тогда удивлённо переглянулись, но на ум положили… Спустя годы у нас возникло много возможностей именно в Англию его отправить поучиться. Но мы всегда помним это предостережение.

Батюшка его в обе щёчки поцеловал, говорит: «Ах, он у вас , мне кажется, какой-то необыкновенный!». Полил святой водой, помазал, а потом говорит: «дайте мне сюда этого Златоуста!», и стал подкидывать его вверх на руках, он тогда ещё имел силы на это. «Ах, какой! Ах, какой! Ну как такого не принять!».


Ксенечке удалось порадоваться старцу только в утробе, когда мы уже зимой, все вместе, приехали, но тоже знаменательно. В семье возникла распря об имени, мы ждали мальчика, срок был маленький, но если вдруг девочка, то я хотела Ксению. Мамина младшая сестра Ксения погибла молодой. Это вспоминать маме было тяжело. Ничего этого о. Иоанн не знал. Тут батюшка в келии стоит у аналоя, разворачивается ко мне и спрашивает:
- А маслице от Ксении Петербургской у тебя есть? Нет? Тогда сейчас дам, помазывай им каждый день животик.
Я ему отвечаю:
- Это же мальчик.
- Нет, это девочка, Ксенечка! Регеншей будет. И сам живот мне помазал.

Когда мы приехали с младшей, три дня мы стояли у двери его келии, с тремя очень маленькими детьми - 8месяцев, 1,9 месяцев и 3,5года, но мы не попали. Потом ударила лютая стужа, а в монастыре свирепствовала эпидемии кишечного гриппа, дети заболели, мы все заболели, так и уехали, а батюшка прислал письмо, что очень переживает, что не повидал деток, но он их многократно благословил заочно и фотографию имеет. Знает он и какой мы тяжёлый проделали путь, но это не зря, так как молитвенно он всегда с нами рядом и с нашими детками тоже.

И хочется верить, что с переходом его в вечность ничего не изменилось. Мы же, что смогли понести, то понесли, что сумели воспринять, то восприняли, а многого и не удержали. Мы такие грешные и несовершенные, но мы ведь КАЕМСЯ!


Я думаю, что стоит записать то, что когда я получила известие о кончине отца Иоанна, я подумала, что так давно он был от нас отрезан, и вот даже теперь, в такой час, у меня нет никаких шансов попасть на погребение, потому что я безумно далеко, одна с детьми.

Я заснула в сиротской печали, и приснилось мне, что мы в Печерах, и я точно знаю, что на погребении отца Иоанна. Холодно, снег, мороз, мы все идём, я знаю, что за гробом, в процессии священства много, и отец Леонид здесь. И вдруг громко на весь монастырь звучит голос отца Иоанна, очень громкий приподнятый и торжественный:
- Дорогие мои, вот и настал час расставания нашего, я должен уходить, но духом я буду с вами со всеми навсегда…

Я проснулась на залитой слезами подушке, на душе легко и тихо, а за окном сияет солнце, птицы поют и синее-синее море вдали...


вернуться к оглавлению


вверх страницы

© Иконописная мастерская Анны Калининой.
2010 год, все права защищены.
При использовании материалов сайта просьба давать ссылку на www.icon-kalinina.com